В ситуации кризиса власти всегда на авансцене те, кто публично пускает розовые сопли. Этим занимается, кажется, уже вся тусовка, безотносительно к политической позиции. Нам всё время застит глаза лихая удаль майдановского карнавала, вся эта сансара оранжевого огня-«яна» и синей воды-«иня» и прочая развратная эзотерика осеннего реал-шоу на сотни тысяч человек в прямом эфире…
Именно на неё позорно купился Белковский, визжащий уже в стихах гимны революции. А вот ещё одна институтка:
Мы стояли с Борисом Немцовым на лестнице и обсуждали все это, а снизу шла Юлия Тимошенко. Она улыбалась, но так, как улыбаются люди, желая, чтобы их погладили по голове.
— Ну как, Юля? — спросил Борис Немцов.
— Все хорошо.— Она улыбнулась и прикоснулась лбом к плечу Бориса Немцова.
А я бы поговорил совершенно о другом. Не про юность, любовь, ветер свободы и прочую романтику, о которой трындели на богемных кухнях в феврале 17-го. А про войну. Ту, которая будет формально называться русско-украинской, а по сути являться гражданской.
Институтка Белковский и институтка Немцов — живые свидетельства тому, что никакой Украины, конечно же, нет. Украина — это не просто Россия, а обретшая свой географический локус «анти-Россия», или, как изящно выразился её действующий президент, «нероссия». «Другая Русь», «Свободная Русь», «Русь европейская», «Русь литовская», «Русь галицкая»… Место, где живут люди, говорящие и думающие по-русски (украинский язык — я настаиваю, герр проффесор, тоже является одним из русских, и тоже — лишь одним из языков оранжевой революции) и пытающиеся сделать свой «европейский выбор» — построить относительно небольшую, комфортную и цивилизованную восточноевропейскую страну, забыв как кошмарный сон соседнюю азиатскую деспотию со всеми её дикостями. Именно такой видели свою Русь и Даниил Галицкий, и Михаил Черниговский, и Михаил Тверской, и обрусевшие Гедиминовичи Наримонт и Витовт, и новгородцы, сумевшие предъявить не только политическую, но и культурную альтернативу московскому мейнстриму в виде ереси Схарии, расколовшей в итоге Русскую Церковь. Именно об этом мечтало всё русское западничество, вся эмигрантская Россия — начиная от Курбского и Ивана Фёдорова; не случайно один насаждал учёность в Остроге (откуда потом выросла Могилянская Академия), а другой печатал книги во Львове — «потому что не дали в Москве». И заканчивая идеологами «острова Крым» у Врангеля и в русской Прибалтике конца 80-х — «за нашу и вашу свободу».
Понимая это, довольно легко обнаружить, что единственно возможный формат отношений этих двух «Русей» — «европейской» и «монгольской» — это война. Война иногда вялотекущая, иногда кровавая, иногда и вовсе замирающая — но от этого не менее постоянная, неотъемлемая часть онтологии расколотого бытия.
И это при том, что в концепте «острова Крым» есть такой обязательный элемент, как «Перекопские укрепления». В переводе на язык самостийно-свидомых — «отстаньте вы от нас, сколько можно лезть с имперскими амбициями, почему нельзя просто жить как соседи…» и т.д. бла-бла-бла. Однако, не проходит и полугода — как Врангель, достроив свои укрепления, высаживается в Мелитополе и идёт на Харьков. Просто потому, что «иначе не может». Там у Врангеля (Михаила, Ольгерда, Витовта, Ягеллонов — далее везде) почему-то тоже обязательно находился при штабе свой собственный институтка Белковский (у которого, согласно Фоменко, в конце 16 века была фамилия Мнишек) и тоже обязательно нужно было зачем-то на этой территории готовить и направлять всё новые и новые «проекты» — согласно тому же Фоменко, у Ющенко в том же конце 16 века была фамилия Отрепьев.
Проще всего эту метафизику конфликта изложил известный украинский политический и общественный деятель Нестор Иванович Махно — после того, как на встрече с атаманом Григорьевым внезапно вынул шашку и зарубил Григорьева одним ударом: «нема двух атаманов«. Одновременное «мирное» существование двух независимых друг от друга центров власти на одном и том же пространстве оказывается просто физически невозможным. Идея о том, что Украина (Тверь, Новгород, Литва, Речь Посполитая, Крым etc.) — это просто «другое государство» — оказывается не более чем риторической позой. Причём со временем это неизбежно сознают даже те, кто сам рисовал границу и в сто пятнадцатый раз заменял в словаре «вертолiт» на «гелiкоптер», дабы максимально подчеркнуть разницу языков.
Дальше же вопрос стоит лишь в том, кто слабее. Слабее «Русь европейская» — из Москвы идёт карательный поход на Тверь и Новгород. Слабее «Русь московская» — наоборот, с запада на «нашего» Годунова движется «ихний» Отрепьев. И так всегда.
Ющенко, конечно, и в мыслях близко не имеет «идти на Москву». Однако Березовского, Белковского и даже арлекина Немцова с пьеро Ольшанским интересует ведь отнюдь не здание на Банковой! Для них вся эта революция имеет смысл только в том аспекте, что она есть удар по «кровавому жидочекистскому режиму пути-пута». А образовавшийся в её результате «Ющестан» для них имеет смысл не как «европейский выбор суверенной Украины», а как плацдарм для возвращения в русскую политику, для атаки на Москву… Собственно, именно это и есть формула войны на языке политики 2004 года.
А значит, вопрос надо ставить не о том, какова должна быть политика Москвы в упромысливании украинского кризиса. Вопрос надо ставить о возможности и способности современного русского режима (включая сюда и «Донецкий Восток» Украины) вести с оранжевой Украиной войну и выиграть в ней. Учитывая то, что война эта будет гражданской. Собственно, та же Чечня была прелюдией такой вот гражданской войны: не только украинцы, но и русские воевали на стороне Басаева — потому, что для них это была не война за освобождение чеченского народа, а война против кремлёвского режима. А сегодня уже не такой уж и нереальной является перспектива, что «чечнёй» той или иной степени «боевой активности» — как в случае победы Януковича в нынешнем конфликте, так и в случае его поражения — станет Украина. Или, точнее — поскольку граница как таковая по факту абсолютно условна — весь юго-запад России.
И дело тут не в танках и бомбах — гражданская война есть обычно война вил, топоров и дедовских берданок. А в количестве и организованности людей, способных воевать. И, глядя на ситуацию, я понимаю, что «если бы выборы состоялись в следующее воскресенье», то у нынешней «Руси московской» не было бы ни малейшего шанса противостоять нынешней «Руси европейской» (которая киевская) в серьёзном, не на жизнь, а на смерть противостоянии. Дело не в людях, а в драйве и вере, которая создаётся режимом. Наш режим — это режим, который «братья и сёстры» сказать не сможет никогда; у него просто нет уст, которые бы могли это выговорить.
По сегодняшнему Киеву видно, как многие люди, из тех, кто голосовал за Януковича, делая это вполне искренне, самостоятельно и убеждённо, через силу пытаются заставить себя идти на баррикады защищать свой выбор. Это потому, что их мобилизацией занимается только и исключительно режим. Можно себе представить, что это должен быть за враг, какой страшный, чтобы реально заработали эти несмазанные колёса режимного механизма мобилизации: оранжевое не тянет на врага, и на этом выигрывает.
Получается, по Карлу Шмиту: если «мыши» признали своими врагами «лягушек», но «лягушки» не признали своими врагами «мышей», то «мыши» «лягушек» просто уничтожают без серьёзного сопротивления. Типа, «они пугают, а нам не страшно», и потому «мы» становимся «ими» даже не заметив, как это случилось.
Точно так же и в гипотетической гражданской войне Восток-Запад — у Востока нет шансов: Запад не выглядит для него как враг, и потому он не в состоянии ему сопротивляться.
Собственно, именно так славяне Полабья некогда стали восточными немцами.
Загрузка...
