Проблема взаимоотношений между экономической и политической интеграцией является, наверное, одним из самых болезненных вопросов конца ХХ века. Пример Чехословакии, Югославии, СССР и других «бывших» государств демонстрирует, что экономическая интеграция и политическая дезинтеграция могут быть взаимосвязанными процессами. Имеются в виду не все формы экономической интеграции, а только та ее разновидность, которая в середине 1990-х гг. получила наименование «глобализации». Появление этого нового термина, который пришел на смену старому понятию «растущая взаимозависимость» отражает реальный процесс постепенного слияния экономик отдельных государств друг с другом в рамках глобальной экономической системы. Этот процесс, тем не менее, не сопровождается “политической глобализацией”, то есть слиянием политических систем отдельных государств в единое супергосударство. Напротив, экономическая глобализация провоцирует распад государств и фактическое слияние экономических центров власти с политическими.
Существует два различных подхода к вопросу о конкретных механизмах воздействия глобализации на суверенные государства. Ряд авторов предполагает, что интеграция в мировое хозяйство приводит к массовому обнищанию населения отдельных государств. Такое обнищание сопровождается закономерной архаизацией политических структур (так как резко обедневшие люди фактически неспособны принимать участие в демократическом управлении). Отсюда проистекает рост интереса к полузабытым этническим или религиозным общностям.
Например, Мишель Чоссудовский в книге “Глобализация бедности” предположил, что основной причиной дезинтеграция Югославии является программа макроэкономического реструктурирования, навязанная международными кредитными организациями, применение которой привело к дезинтеграции промышленности и потере социальных гарантий. Именно это спровоцировало волну насилия, которой впоследствии был придан этнорелигиозный характер, в результате чего большинство населения отказалось от стандартного для процветавшей СФРЮ секуляризма. Анализируя причины геноцида 1994 г. в Руанде, Чоссудовский также сосредоточивает внимание не на межплеменной ненависти, а на том факте, что гражданской войне предшествовал глубокий экономический кризис, вызвавший массовую бедность и потерю уверенности в своем социальном положении. Межплеменное напряжение, конечно, существовало, но само по себе оно не привело бы к таким катастрофическим последствиям.
Другие авторы, в частности, Паскаль Бонифас, считают, что источником межэтнических разногласий выступает не самый бедный, а напротив, самый богатый (природными ресурсами или промышленностью) регион. Так, именно славянские республики (Россия, Белоруссия, Украина) стремились освободиться от “отсталых среднеазиатских окраин” и вступить в непосредственные торговые и политические контакты с Западом. Распад Югославии также был начат не Сербией, а Словенией, которая являлась самой развитой из республик СФРЮ (в Словении проживало 8 % населения Югославии, но создавалась треть ее ВНП и четверть доходов от экспорта). Поэтому членство в СФРЮ было для нее препятствием на пути присоединения к Европейскому Союзу. Импульс распада Чехословакии также исходил от индустриально развитой Чехии, которая, стремясь к скорейшей интеграции в ЕС, фактически вынудила Словакию согласиться на отделение.
Если принять как должное тот факт, что источником дезинтеграции суверенного государства является более развитый регион, то нельзя исключать возможность появления чисто экономического сепаратизма, который не будет носить даже слабо выраженного этнического характера. Такого рода сепаратизм может возникнуть, например, в Китае. Прибрежные провинции Китая, ушедшие дальше всего по пути экономического развития, уже сейчас проявляют недовольство диктатом со стороны центральных властей и необходимостью “содержать” бедные регионы. Опасность экономического сепаратизма существует и в России, так как отдельные регионы страны обладают различной конкурентоспособностью в рамках глобальной экономики. Если мы возьмем такой показатель, как объем прямых иностранных инвестиций, то на начало 1999 г. большинство ПИИ было сосредоточено в европейской части России (59.1% в Центральной России, из них 49.8% в Москве). В январе-сентябре 1998 г. на Москву пришлось 35.81% от общего объема ПИИ, на Санкт-Петербург — 10.10%, на Московскую область — 6.90%. В тоже время, на республику Татарстан пришлось лишь 0.15% ПИИ. В России четко выделяются “регионы-доноры” и “дотационные регионы”, что и порождает постоянную угрозу распада государственного единства — «богатые» отказываются содержать «бедных».
В определенных случаях механизм разрушения может быть запущен не самым богатым с точки зрения развития промышленности и ресурсов регионом — но и в этом случае причиной сепаратизма является стремление местной элиты к прямому контакту с глобальной экономикой. Речь, однако, идет о «глобальной теневой экономике», где осуществляется перевозка и продажа оружия, наркотиков, людей и других запрещенных к законному обороту товаров. Если регион начинает взаимодействовать с этой частью глобальной экономики, внутри суверенного государства возникает “криминальный анклав” (Чечня, Косово). Естественно, что государство стремится уничтожить этот анклав – но также естественно и то, что слабое государство (а в сильном государстве такой анклав просто не может возникнуть) неспособно к такого рода действиям. В результате оно вынуждено наращивать уровень насилия до тех пор, пока рядовые полицейские меры не превратятся в полномасштабный гражданский конфликт.
Очевидно, что говоря о “политической глобализации” следует различать процессы создания наднациональных институтов управления на основе передачи им части суверенитета от суверенных государств и процессы распада суверенных государств с переносом основной тяжести управления даже не на политические, а на экономические институты, почти абсолютно независимые от волеизъявления граждан. Причем в последнем случае экономические процессы как бы маскируются под этнорелигозные конфликты — на пространствах «бывших государств» сражаются друг с другом «сербы» и «хорваты», «грузины» и «абхазы», «православные» и «мусульмане». Эти четкие этнокультурные различия враждующих сторон заставляют предположить, что этнос и религия – основные и, может быть, единственные причины распада государств. Тем самым глобализация мировой экономической системы становится словно бы не причем, ее роль в процессах дезинтеграции государств кажется вторичной.
Однако сами по себе этнические и религиозные различия далеко не всегда приводят к сепаратизму. Перерастание обычного межэтнического напряжения в требования политической самостоятельности происходит только тогда, когда политическая самостоятельность становится для данного региона экономически выгодной. Фактически же речь должна идти о выгоде не для всего населения региона, а только для той части населения, которая имеет доступ к ресурсам, обладающих определенной ценностью на мировом рынке. При этом элита старается скрыть свою материальную заинтересованность, создавая национальные движения даже там, где ут них нет реальной почвы.
Из сказанного выше очевидно, что угрозы существованию суверенных государств носят глобальный характер, и каждое государство в отдельности неспособно дать на них адекватный ответ. Более того, поскольку глобализация представляет собой объективный и закономерный процесс, ее нельзя ни отменить, ни обратить вспять, поэтому в ближайшее время государство как институт будет находиться в состоянии постоянного кризиса, и поддерживать его на плаву можно будет только ценой дорогостоящих усилий. Единственный способ сделать процесс снижения роли суверенитета государств управляемым и безопасным — создать новые институты управления, которые могли бы справиться с политическими задачами, возникающими на транснациональном уровне. Наилучшим выходом из ситуации было бы создание наднациональных политических институтов.
Однако система международного права по-прежнему построена на понятии невмешательства в дела суверенного государства как со стороны других государств, так и со стороны международных организаций. Возникает, таким образом, определенный вакуум, который начинает стихийно заполняться за счет наиболее сильных в военно-политическом отношении стран и группировок. В 1995-1999 гг. выдвигалось много оптимистических (со стороны НАТО) идей относительно новой роли НАТО (и особенно США как стержневого государства Североатлантического альянса) в создании системы евроатлантической, а в перспективе — глобальной безопасности. Окончательное закрепление НАТО в этой роли произошло на Вашингтонском юбилейном саммите 1999 г., когда была принята новая Стратегическая концепция НАТО.
“Новая НАТО” представляет собой вариант ответа на вопиющее несоответствие между глобальным характером процессов мирового развития и формальным сохранением суверенитета госкударств. Однако на пути реализации этого плана встали объективные препятствия, преодолеть которые НАТО и США кажутся неспособными. Некоторые американские аналитики (например, Стивен Уолт) отмечают, что обладание исключительной мощью не гарантирует США достижения внешнеполитических целей. Так, например, “режим Милошевича”, несмотря на бомбардировки, продержался до очередных выборов. Именно Косовская операция, при всей внешней успешности, продемонстрировала, что попытка НАТО подменить собой глобальные институты управления не соответствует реалиям современного мира.
НАТО не сможет стать «мировым полицейским» прежде всего потому, что граждане стран-членов не готовы идти на жертвы, связанные с выполнением этой роли. Реальное вмешательство Соединенных Штатов (без них НАТО не сможет выйти за рамки региональной организации) в дела других государств обычно сводится к установлению санкций и нанесению воздушных ударов с безопасной высоты. Как только возникла угроза чрезмерных (в глазах американских граждан) потерь, войска США были немедленно выведены из Сомали. США постоянно оттягивали включение наземных войск в Косовскую операцию и настояли, чтобы самолеты НАТО летали на безопасной для пилотов высоте не ниже 15 000 футов (хотя это отрицательно влияло на точность бомбардировок). Однополярный мир, таким образом, обречен не столько потому, что он встретит сопротивление со стороны Китая или других новых центров силы, сколько потому, что граждане государств, составляющих его “ядро” уже не могут и не хотят идти на жертвы.
Помимо “проекта НАТО” (сейчас уже почти очевидно неудавшегося) существует также “проект ООН”. Например, Генеральный Секретарь ООН Кофи Аннан в своих статьях и выступлениях отвергает оба существовавших до сих пор способа реагирования на такие нарушения – “косовский” (региональная организация осуществляет военное вторжение без санкции ООН) и “руандийский” (бездействие мирового сообщества перед лицом трагедии). Аннан предлагает формулировать формулировать национальный интерес более широким образом. Он утверждает, что “коллективный интерес и есть национальный интерес”. В связи с этим большое значение ООН придает концепции “безопасности личности” (human security), призванной частично заменить концепцию “национальной безопасности”.
Планы создания на основе ООН надгосударственных институтов глобального управления основываются на идее предотвратить размывание роли государств, объединив их для достижения общих целей. Это позволило бы гражданам избежать внутреннего конфликта, идентифицируя себя одновременно и как граждан определенного государства и как “граждан мира”. Глобальные институты управления, несомненно, представляют собой демократическую альтернативу распаду государств и разделу мира между ТНК, с одной стороны, и вооруженными группировками религиозных экстремистов – с дургой.
15 октября 1999 г. Кофи Аннан заявил, оращаясь к Генеральной Ассамблее, что необходимо переосмыслить прежнее понимание национального интереса и признать, что общий интерес мирового сообщества и национальный интерес – фактически одно и тоже, и заключается он в защите прав личности. “Безопасность личности” исходит из того, что в определенных случаях государство становится основной угрозой безопасности своих граждан. Поэтому основной задачей транснациональных политических институтов становится урегулирование гражданских конфликтов либо межгосударственных конфликтов, в которых страдает гражданское население.
На Саммите Тысячелетия в сентябре 2000 г. особое внимание было уделено возможным действиям, которые ООН может предпринять для предотвращения и разрешения конфликтов, а также миротворчества, постконфликтного урегулирования и реконструкции. Очевидно, что основной проблемой ООН является не отстутствие полномочий, а отсутствие соответствующих инструментов. Один из экспертных комитетов (под руководством Лахдара Брахими) предоставил Саммиту доклад о миротворческих операциях, в котором прелагается сделать миротворчество основной задачей ООН, усилить финансирование миротворческих сил и придать им дополнительные полномочия, позволяющие ООН выступать инициатором миротворческой операции. Доклад Брахими также предусматривает, что ООН займется проблемами пост-конфликтного урегулирования, а зона миротворческой операции станет чем-то вроде “подмандатной территории” времен Лиги Наций. Этот проект получил неофициальное название “мировой армии”.
ООН, таким образом, стремится к институционализации понятия “мировое сообщество”, что позволило бы избежать как “руандийского”, так и “косовского” вариантов развития событий. Создание глобальных политических институтов (мирового суда, мировой армии) и отмена монополии государства на легитимное насилие могли бы способствовать примирению новых транснациональных реалий с понятием суверенитета государств. В докладе “Мы, народы: роль ООН в 21 веке” Кофи Аннан даже обозначил Европейский Союз – наиболее интегрированное на сегодняшний день наднациональное политическое объедениние – в качестве модели для будущей ООН.
Однако процесс создания на основе ООН глобальных политических институтов обещает быть очень трудным. США не стремиться к финансовой поддержке этих институтов, а ООН без поддержки США– всего лишь “слабая, бесполезная организация” (по заявлению одного из экспертов).
Помимо этого, концепция приоритета “безопасности личности” над безопасностью государства, так же как концепция прав человека (с которой она находится в очевидном родстве), содержит много пока неразрешенных внутренних противоречий. Пока эти противоречия не разрешены, содержание концепции “безопасности личности” и функционирование глобальных политических институтов будет зависеть от приоритетов государств, которые определяют текущую политику ООН, что открывает дорогу использованию двойных моральных стандартов в международных отношениях.
Другой сходный проект сохранения роли государств при одновременном создании наднациональных политических институтов предлагает региональная политическая интеграция. В данном случае часть суверенитета государств передается региональным объединениям. В настоящий момент наибольшую степень политической интеграции в обоих пониманиях демонстрирует Европа. В мае 2000 г. министр иностранных дел ФРГ Йошка Фишер выступил в Университете Гумбольдта (Берлин) с речью, предполагавшей радикальную реформу Европейского Союза. Он предложил создать Европейскую Федерацию с конституцией, двухпалатным парламентом и президентом, избираемым прямым голосованием. Интенсифицировались также процессы оформления Европы как внешнеполитического единства. В декабре 1999 г. на саммите ЕС в Хельсинки было принято решение к 2003 г. создать европейские миротворческие силы.
Как видно на примере Европы, региональная политическая интеграция является одним из реальных политических процессов, происходящих в современном мире. Изучение европейского опыта интеграции важно для всего мира, в котором зреет противоречие между суверенитетом государств и транснационализацией проблем, стоящих между ними. С другой стороны – европейский опыт демонстрирует и те проблемы, которые придется решать при создании наднациональных институтов управления.
Похожие статьи
